Некрасивая - Страница 19

К оглавлению

19

И краску волнения и затуманенные слезами глаза, бабушка приписала моему волнению вследствие предстоящей разлуки с ней.

— У вас доброе сердце, Ло и вы заслуживаете всяческой похвалы и поощрения! — говорила она, стоя на верхней площадке лестницы, вся высокая, красивая, величественная, как королева. — Я буду спокойна за вас, — положив мне опять свою стянутую лайковой перчаткой руку на плечо, — знаю, что оставляю порядочную, хорошо воспитанную девочку, которая не уронит никаким предосудительным поступком высокочтимое имя своего отца. Ло, дитя мое, вы хорошо поняли меня. Неправда ли?

Я молча наклонила голову вместо ответа, не находя в себе силы отвечать и думала в эти минуты, свою скорбную думу: «Сейчас бабушка поцелует меня в лоб, перекрестит и начнет спускаться с лестницы с тем, чтобы уехать от меня надолго, очень надолго, а я останусь здесь, одна, непонятая, одинокая среди толпы чужих девочек, враждебно настроенных ко мне, насмешливых, злых… Как не холодна была всегда со мной бабушка, но все же она мне близкая, родная, единственный „свой“ человек, оставшийся у меня на земле. И вот она уезжает… Оставляет меня одну с моей тоской, с моим страданьем…»

И эта разлука с последним близким мне в мире существом показалась мне до того чудовищной и невозможной, что не отдавая себе хорошенько отчета в моем поступке, я бросилась к бабушке, вся дрожащая исступленная и, схватив её руки и покрывая их бурными поцелуями, роняла, как в полусне:

— Бабушка! Милая! Дорогая! Не оставляйте меня здесь! Возьмите с собой! Я буду прилежной и послушной… И там с вами… Мне тяжело… Мне больно… Мне грустно… О, возьмите, возьмите меня!

Я сама, не узнавала себя. Обычно сдержанная, умеющая владеть собой я вся трепетала сейчас как птица… Мое сердце билось… В эти минуты я чувствовала, что люблю мою бабушку, холодную, важную, строгую бабушку, которая называет меня странным именем Ло, говорит мне «вы» и никогда не ласкает меня и которую я до сих пор только беспричинно, странно, боялась… Но сейчас, сейчас эта бабушка дороже мне жизни и если она не приласкает и не поймет меня, мое бедное детское сердчишко разорвется от горя и тоски.

— Ло, дитя мое, что с вами? — услышала я тот же всегда ровный спокойный голос над моим ухом и рука бабушки ласково провела по моим волосам.

Этот ровный голос, эта обидная сдержанная ласка подействовали на меня, как ушат воды, вылитый на голову и тотчас же вернули меня к прежнему спокойствию. Я как-то сразу затихла, замерла… Бабушка меня любит, заботится обо мне, но бабушка не понимает и никогда не поймет меня в своей жизни! Бедная Ло, тебе суждено остаться одинокой! Эта мысль вихрем проносилась в моей голове, пока бабушка говорила мне о том, как необходимо для молодой девушки уметь сдерживать свои порывы.

— Подумайте же Ло, если все мы вдруг стали бы причитать, говорить необдуманные глупости и высказывать нелепые желания, чтобы было тогда? И чем бы мы отличались тогда от дикарей? Будьте же умницей, Ло, и помните, что человеку необходимо постоянно работать над собой и совершенствоваться, чтобы не быть в тягость своим ближним.

О, конечно, она была права бабушка, я не хотела быть никому в тягость и поэтому решила тут же научить сдерживать себя.

И странное дело! Острая боль в сердце прошла настолько, что она совершенно спокойно простилась с бабушкой, с Зи, и только две случайные слезинки упали на шелковистое ушко Ни, лизнувшей в последний раз мою похолодевшую руку.

Все кончилось с этой минуты. Шелест шуршащего бабушкиного платья затих вдалеке и теперь дурнушка Ло, вступила самостоятельно на новую ступень своей жизни.

Глава XI
Заговор

— Meadames, к завтрашнему дню «Спичке» урока не готовить! Бог знает, до чего он дошел — по двадцати страниц задает! Статочное ли это дело! Мы не в старшем классе, чтобы полкниги долбить! — И Ляля Грибова самая предприимчивая и отчаянная девица изо всех «трешниц», если не считать дикарку Аннибал, высоко подбросив кверху учебник истории, испустила воинственный крик, каким должно быть, вопили когда-то краснокожие в девственных прериях.

— Ведь толком же говорили, что у нас на пятницу уроков кучи, а он все-таки задал целую массу из истории, противный. Подло это! — хорохорилась рыженькая Наташа, сверкая глазами и заметно сердясь.

— И откуда прыти понабрался, — вскакивая на кафедру и усаживаясь на её столе как на стуле, спустив ноги через края и болтая ими, кричала Аннибал.

— Раньше был тише воды, ниже травы, задавал мало, спрашивал по-божески, отметки ставил добро, а тут взял да и начал ехидничать. Из спички превратился в змею, — хорохорилась Римма.

— Не в змею, а в тигра лютого, — поправил кто-то.

— Много чести. Слишком благородно для него! Просто, в шакала!

— В гиену полосатую!

— В волка!

— В крысу!

— В злого филина — посыпались со всех сторон сердитые наименования рассердившихся институток.

— А я знаю отчего Спичка испортился! — снова вынырнула из толпы рыженькая Строева.

— Ну!

— Он, душки, с Монаховым, сдружился с «Теоремой» нашим и потом, с физикантом «Мужиком». Разговаривает с ними в учительской, каждую переменку, ей Богу, сама видала! — И Наташа тряхнув рыженькой головкой закрестилась на икону, висевшую в углу.

— Не ври, пожалуйста, рыжонок, он и с Марсом дружит, — поправила девочку Незабудка.

— А разве это хорошо? Инспекторская дружба все равно, если бы я с «началкой» нашей по коридорам ходить стала! Подлизывание одно!

— Или с Федором истопником!

19