Некрасивая - Страница 30

Она снова повела плечами и улыбнулась с едва заметной усмешкой.

— И не длинное и не страшное вовсе… — послышался снова ее спокойный голос. — Я видела только как от одной из кроватей, после полуночи, отошла тонкая белая фигура и, едва касаясь ногами земли, пошла, точно поплыла по воздуху легко и плавно, растопырив вперед руки… Она прошла в умывальню, потом, кажется в коридор и вернулась снова в дортуар. Проскользнула к окну, влезла на него и стояла долго с поднятыми кверху руками, точно птица, расправившая крылья и приготовившаяся лететь. Я не видела ее лица, но заметила только, что вся она была точно из мрамора белая, как статуя.

— Ах, какой ужас! — всплеснув руками, прошептала трусливая Петрова.

— Петя, молчи! Фея, душка, говори скорее, что же потом было? — дрожащим от нетерпения и любопытства голосом спрашивала Аннибал.

Фея загадочно улыбнулась и немного сдвинув свои темные брови заговорила снова:

— «Она» по крайней мере минут десять стояла на окне… Потом, соскользнула с него и снова пошла, точно поплыла по дортуару, прямо к одной из постелей…

— К чьей? — в один голос слилось около трех десятков голосов.

Фея опять сделала короткую паузу, окинула окружающую ее толпу девочек тем же внимательным взглядом и произнесла с расстановкой:

— Привидение остановилось у постели Незабудки и потом исчезло совсем.

— Ай! — взвизгнула не своим голосом Оля Зверева и ее голубые, как цветы глазки, испуганно запрыгали и заблестели. — Колынцева, противная этакая, как ты смеешь пугать!

И прежде чем кто-либо ожидал этого, Незабудка прыгнула со всего размаха на постель и подобрала под себя ноги.

— Я боюсь! Боюсь! Зачем ты говоришь это! Зачем! Зачем! — визжала она, вся сжимаясь в комочек и мгновенно делаясь белее платка. — Колынцева, дрянь этакая, ты нарочно меня пугаешь!

— Ты сама дрянь — душка, если оскорбляешь мою Диночку! — сверкая черными глазами, грозно подступила к ней Аннибал.

— Она врет, mesdam’очки! Ей Богу врет, душки, все врет, никакого привидения она не видала! — неистовствовала Незабудка на весь дортуар.

— Зверева, вы кажется с ума сошли! — металлическими нотками зазвучал негодующий голос Феи, — вы с ума сошли говорить мне, что я лгу! Или ты сейчас извинишься в сказанном тобой, или… Или, Зверева… Я презираю тебя! — раздувая тонкие ноздри и теряя обычное спокойствие, заключила Дина, бросая на Незабудку уничтожающий взгляд.

— И презирай, сколько влезет, а пугать я не позволю, да!

— Чем я виновата, что привидение остановилось именно над твоей постелью! — пожала плечами, живо обретая прежнее свое спокойствие, Фея.

— Ты опять!

— Mesdam’очки, не ссорьтесь, ради Бога. Madame Роже идет. Bonjour, madame Роже. Comment avez vous dormi cette nuit?

— Mersi, mes enfants!.

И madame Роже стала быстро мелькать по дортуару, подгоняя запоздавших воспитанниц, лениво совершавших их утренний туалет.

В восемь часов все уже были готовы и, выстроившись в пары, ждали нового звонка.

Первый урок был русский. «Праотец Авраам», благообразный, с наружностью древнего патриарха учитель, принес проверенные им к сегодняшнему дню сочинения, заданные нам вне класса, неделю тому назад. По недовольному лицу «словесника» было видно, что наша письменная работа далеко не доставила ему приятных минут.

Поздоровавшись с madame Роже и ответив наклонением головы на наше почтительное приветствие, праотец Авраам неторопливо вошел на кафедру, уселся на приготовленный для него стул и развернул принесенную им с собой пачку тетрадок.

— Ну, девицы, признаться, я ожидал лучшего, — произнес он с легкой гримасой, — последняя ваша работа, заданная мной на тему «Путь жизни», не говоря дурного слова, просто ужасна! Тема не трудная, как видите, а, между тем, кроме одного сочинения, приведшего меня в полный восторг, я, буквально, сгорел от стыда за моих дорогих барышень.

Возьмем, например, сочинение госпожи Грибовой. На полутора страницах какой-то белиберды четырнадцать ошибок, грубых и нелепых, не считая знаков препинаний. Я поставил вам двойку, госпожа Грибова, не взыщите-с. При всем желании, больше не мог, — с чуть-чуть насмешливой улыбкой произнес учитель. — Но все это еще не так ужасно, как сочинение или, вернее, чепуха, нацарапанная госпожой Аннибал, — через минутную паузу, продолжал он снова. — Вы послушайте только, девицы, что написала госпожа Аннибал. И взяв несколько брезгливым жестом грязную запятнанную кляксами тетрадку он начал: Путь жизни. Сочинение Риммы Аннибал. Вступление довольно звучно, но Боже мой! Чего только не настрочила ваша подруга в тексте. Слушайте только: «Человек идет по пути… Все идет, идет, идет! Ноги даже заболят, мозоли натрет, а все идет, идет, идет. Ему нельзя остановиться. Путь далекий, конца края ему нет и скамеечек нет, и вот он все идет, идет, идет. Солнце блестит, ветер шумит, трава улыбается». Где вы видели улыбающуюся траву госпожа Аннибал? «И пот с него катит фонтаном». Какое оригинальное выражение, неправда ли mesdames? — «А он все идет, идет, идет… Пока не придет. А когда придет — тогда умрет и ему не надо больше будет ходить. Так и вся наша жизнь!».

Смелое умозаключение. Однако больше единицы я вам за него поставить не могу. Сохраните эти листки госпожа Аннибал и учитесь по ним, как не надо писать, — не глядя на подошедшую за тетрадкой к кафедре с пылающими щеками воспитанницу, произнес учитель. Потом, помолчав немного он заговорил опять:

Госпожа Мурина по идее недурно, но… Если бы я был преподавателем Закона Божие, то ваше сочинение, сплошь заполненное текстами из священного писания и молитвами удовлетворило бы меня, но я только, увы! Преподаватель русской словесности и оно не подходит к моему предмету. Запомните, кстати, что Единородный пишется через одно «н», — чуть-чуть скривив губы усмешкой, заключил он.